Неточные совпадения
«Как же я
останусь один без нее?» с ужасом подумал он и взял мелок. — Постойте, — сказал он, садясь к
столу. — Я давно хотел спросить
у вас одну вещь. Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за
стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать.
У меня одна дама к обеду
остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве.
Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые
у нее скопились на
столе.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со
стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом
у стены, — но все это
осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Клим
остался в компании полудюжины венских стульев,
у стола, заваленного книгами и газетами; другой
стол занимал средину комнаты, на нем возвышался угасший самовар, стояла немытая посуда, лежало разобранное ружье-двухстволка.
Трифон Борисыч напрасно сожалел Митю: он тогда
у него сам с полдюжины бутылок шампанского утаил, а под
столом сторублевую бумажку поднял и зажал себе в кулак. Так и
осталась она
у него в кулаке.
Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за
столом у Кирила Петровича прямо высказывал свое мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил
у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один
остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил.
Остаться у них я не мог; ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я встал из-за
стола и пошел к нему навстречу.
—
Осталась, кажется, в кабинете
у генерала, на
столе.
Старуха сейчас же приняла свой прежний суровый вид и
осталась за занавеской. Выскочившая навстречу гостю Таисья сделала рукой какой-то таинственный знак и повела Мухина за занавеску, а Нюрочку оставила в избе
у стола. Вид этой избы, полной далеких детских воспоминаний, заставил сильно забиться сердце Петра Елисеича. Войдя за занавеску, он поклонился и хотел обнять мать.
— Я здесь на лестнице две комнатки нашла, — говорила она со слезами. — Пятнадцать рублей на месяц всего. Отлично нам с тобою будет: кухмистер есть на дворе, по восьми рублей берет,
стол, говорит,
у меня всегда свежий.
Останься, будь умница, утешь ты хоть раз меня, старуху.
Едва успели мы, сойдя вниз, поздороваться со всеми гостями, как нас позвали к
столу. Папа был очень весел (он был в выигрыше в это время), подарил Любочке дорогой серебряный сервиз и за обедом вспомнил, что
у него во флигеле
осталась еще бонбоньерка, приготовленная для именинницы.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж
оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой
стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади
стола,
у стены, стояло костяное распятие.
На следующий вечер он снова явился к карточному
столу и поставил на карту свою лошадь — последнее, что
у него
осталось.
У меня в комнате, в 15.30. Я вошел — и увидел Ю. Она сидела за моим
столом — костяная, прямая, твердая, — утвердив на руке правую щеку. Должно быть, ждала уже давно: потому что когда вскочила навстречу мне — на щеке
у ней так и
остались пять ямок от пальцев.
Чулки — брошены
у меня на
столе, на раскрытой (193‑й) странице моих записей. Второпях я задел за рукопись, страницы рассыпались, и никак не сложить по порядку, а главное — если и сложить, все равно не будет настоящего порядка, все равно —
останутся какие-то пороги, ямы, иксы.
Князь сейчас опять за мною и посылает, и мы с ним двое ее и слушаем; а потом Груша и сама стала ему напоминать, чтобы звать меня, и начала со мною обращаться очень дружественно, и я после ее пения не раз
у нее в покоях чай пил вместе с князем, но только, разумеется, или за особым
столом, или где-нибудь
у окошечка, а если когда она одна
оставалась, то завсегда попросту рядом с собою меня сажала. Вот так прошло сколько времени, а князь все смутнее начал становиться и один раз мне и говорит...
— Николай приподнял красный футляр со
стола и тотчас же брезгливо бросил его на место, — что эта чудовищная поповская штучка
останется у нас, или мы ее выбросим, или подарим Даше.
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было на
столе, и, одушевляемый радостью свидания с другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось
остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на то, что ей спать очень хочется, она попросила
у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький
стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению,
остаться служить
у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком за петлю фрака, так она ему сказала...
Только внешний облик усадьбы
оставался неприкосновенным, то есть парк, барский дом, теплицы и оранжереи, потому что князь требовал, чтобы в феврале
у него непременно был на
столе свой свежий огурец (salade de concombres a Roukossouy) [Салат из огурцов Рукосуя.].
После
стола они с холопями напали на нас предательским обычаем; мы же дали отпор, а боярыня-то Морозова, ведая мужнину злобу, побоялась
остаться у него в доме и упросила меня взять ее с собою.
Может быть, он еще с детства привык видеть на
столе в этот день поросенка и вывел, что поросенок необходим для этого дня, и я уверен, если б хоть раз в этот день он не покушал поросенка, то на всю жизнь
у него бы
осталось некоторое угрызение совести о неисполненном долге.
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всех при ней присутствовавших, кроме одного Препотенского. Учитель
оставался совершенно спокойным и ел с не покидавшим его никогда аппетитом. Серболова встала из-за
стола и вышла вслед за убежавшей старушкой. Дарьянов видел, как просвирня обняла Александру Ивановну. Он поднялся и затворил дверь в комнату, где были женщины, а сам стал
у окна.
— Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и сидит, как зашел от обедни, так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною
остались!» Ну,
у того уж и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут еще часок архиерей его продержал и ведет к
столу.
В его памяти навсегда
осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла
у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время: кровь брызнула из раны, облила белую скатерть на
столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за
столом, на полу, дождевыми каплями.
Ни он, ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я
остался, как стоял,
у стола. Бутлер, походив, сел; он был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
Я был мрачен и утомлен; устав ходить по еще почти пустым улицам, я отправился переодеться в гостиницу. Кук ушел. На
столе оставил записку, в которой перечислял места, достойные посещения этим вечером, указав, что я смогу разыскать его за тем же
столом у памятника. Мне
оставался час, и я употребил время с пользой, написав коротко Филатру о происшествиях в Гель-Гью. Затем я вышел и, опустив письмо в ящик, был к семи, после заката солнца,
у Биче Сениэль.
Во время этого столкновения, которое было улажено неизвестно как, я продолжал сидеть
у покинутого
стола. Ушли — вмешаться в происшествие или развлечься им — почти все;
остались — я, хмельное зеленое домино, локоть которого неизменно срывался, как только он пытался его поставить на край
стола, да словоохотливый и методический собеседник. Происшествие с автомобилем изменило направление его мыслей.
Менялись главные начальники, менялись директоры, мелькали начальники отделения, а столоначальник четвертого
стола оставался тот же, и все его любили, потому что он был необходим и потому что он тщательно скрывал это; все отличали его и отдавали ему справедливость, потому что он старался совершенно стереть себя; он все знал, все помнил по делам канцелярии;
у него справлялись, как в архиве, и он не лез вперед; ему предлагал директор место начальника отделения — он
остался верен четвертому
столу; его хотели представить к кресту — он на два года отдалил от себя крест, прося заменить его годовым окладом жалованья, единственно потому, что столоначальник третьего
стола мог позавидовать ему.
Из этого вы видите, что мое положение в свете несколько сомнительное. Не удалось мне, милая тетенька, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. А как бы это хорошо было! И вот, вместо того, я живу и хоронюсь. Только одна утеха
у меня и
осталась: письменный
стол, перо, бумага и чернила. Покуда все это под рукой, я сижу и пою: жив, жив курилка, не умер! Но кто же поручится, что и эта утеха внезапно не улетучится?
— Вот, говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы на нас —
у нас-то что
осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был я намеднись в департаменте — грешный человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит их там, как мух в стакане. Вот сидит он за
столом, папироску покурит, ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
Офонькин, оглядевший убранство
стола и стоявших
у стен нескольких ливрейных лакеев,
остался заметно доволен этим наружным видом и протянул было уже руку к ближайшему стулу к хозяину; но генерал очень ловко и быстро успел этот стул поотодвинуть и указать на него Бегушеву, на который тот и опустился. Офонькин таким образом очутился между старичком и Долговым и стал на обоих смотреть презрительно.
Аделаида Ивановна
осталась в совершенно расстроенном состоянии: брата не послушаться она боялась, но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль его; от всего этого
у ней так разболелась голова, что она не в состоянии даже была выйти к
столу.
Но так как
у меня нет никакого приятеля и, кроме того, есть некоторая врожденная литературная робость, то сочинение мое и
осталось у меня в
столе, в виде литературной пробы пера и в память мирного развлечения в часы досуга и удовольствия.
И кость отпала. В руках
у Демьяна Лукича
осталось то, что было девичьей ногой. Лохмы мяса, кости! Все это отбросили в сторону, и на
столе оказалась девушка, как будто укороченная на треть, с оттянутой в сторону культей. «Еще, еще немножко… не умирай, — вдохновенно думал я, — потерпи до палаты, дай мне выскочить благополучно из этого ужасного случая моей жизни».
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь
осталась полуотворенной, и в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела
у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
Гость стал, наконец, раздеваться, а господин Голядкин вышел за перегородку, частию по доброте души, что, может быть, дескать,
у него и рубашки-то порядочной нет, так чтоб не сконфузить и без того уже пострадавшего человека, а частию для того, чтоб увериться по возможности в Петрушке, испытать его, развеселить, если можно, и приласкать человека, чтоб уж все были счастливы и чтоб не
оставалось на
столе просыпанной соли.
Я должен был дать ей денег, потому что в
столе у Рябинина не оказалось ни копейки; не знаю, стащила ли все проклятая баба или, может быть, все
осталось в «Вене».
Так, длиннобородые, в скобку и долгополые хлебные покупатели, мценские купцы Свечкин и Иноземцев, славившиеся даже в Москве своим пивом, нередко сидели
у нас за обеденным
столом, и я живо помню, как краснолицый Иноземцев, раздувая пенистый стакан пива, пропускал его сквозь усы, на которых
оставались нападавшие в стакан мухи.
— Вам нет ничего интересного в моих обстоятельствах. Если хотите знать, я просто должна. Деньги взяты мною взаймы, и я хотела бы их отдать.
У меня была безумная и странная мысль, что я непременно выиграю здесь, на игорном
столе. Почему была эта мысль
у меня — не понимаю, но я в нее верила. Кто знает, может быть, потому и верила, что
у меня никакого другого шанса при выборе не
оставалось.
В одиннадцатом часу
у игорных
столов остаются настоящие, отчаянные игроки, для которых на водах существует только одна рулетка, которые и приехали для нее одной, которые плохо замечают, что вокруг них происходит, и ничем не интересуются во весь сезон, а только играют с утра до ночи и готовы были бы играть, пожалуй, и всю ночь до рассвета, если б можно было.
Затем, разгорячившись, вынул все, что
у меня
оставалось, поставил на ту же ставку и проиграл опять, после чего отошел от
стола, как оглушенный.
— Так потому? Ни за что в свете не вытерплю такой обиды! — закричала Афимья Борисовна. Глаза ее распылались, она выскочила со стула, бросила салфетку на
стол и продолжала кричать:"Кто-то женился бог знает на ком и для чего, может, нужно было поспешить, а я терпи поругание? Ни за что в свете не
останусь… Нога моя
у вас не будет…"и хотела выходить.
Дуняша ни о чем не догадывалась, хотя была до крайности удивлена странным видом и поведением гостя. Она
оставалась одна в целой квартире и была рада побыть хоть пять минут с живым человеком. Поставив свечу на
стол, она стала
у дверей.
Для разъяснения и отчасти оправдания странного предубеждения, которое имела Анна Сидоровна против театра, я намерен здесь сказать несколько слов о прошедшем Рымовых: происхождение Виктора Павлыча было очень темное, и я знаю только то, что на семнадцатом году
у него не было ни отца, ни матери, ни родных, и он с третьего класса гимназии содержал себя сам, учив, за
стол, квартиру и вицмундир, маленького, но богатого гимназистика из первого класса,
у которого и
оставался ментором до самого выпуска.
Мирович. Как же я раскаюсь? Ты сама же хотела
остаться у меня безо всякой жертвы с моей стороны, и если я поступил теперь так, то это было делом совершенно свободной воли моей! (Садится за
стол, начинает быстро и быстро писать. Написав торопливо и как бы сам не сознавая того, что делает, звонит.)
Евгения Николаевна(сбираясь уходить, говорит Бургмейеру скороговоркой). Если вы только, друг мой, вздумаете вдруг уехать за границу, то Клеопаша, вероятно, не поедет с вами; но меня вы возьмите, я рабой, служанкой, но желаю быть при вас. Денег моих я тоже не возьму!.. (Кладет деньги на
стол.) Они больше, чем когда-либо, должны теперь
оставаться у вас!.. (Уходит в одну из дверей.)
Она стояла близко к брату, лицом к лицу, и он изумился, что она так красива и что раньше он точно не замечал этого; и то, что его сестра, похожая лицом на мать, изнеженная, изящная, жила
у Власича и с Власичем, около оцепенелой горничной, около
стола на шести ногах, в доме, где засекли живого человека, что она сейчас не поедет с ним домой, а
останется тут ночевать, — это показалось ему невероятным абсурдом.
Они уехали, а мы
остались одни с няней Анной Трофимовной, и все жили внизу, в одной комнате. Помню я, сидим мы вечером, няня качает сестру и носит по комнате:
у нее животик болел, а я куклу одеваю. А Параша, девушка наша, и дьячиха сидят
у стола, пьют чай и разговаривают; и всё про Пугачева. Я куклу одеваю, а сама все слушаю, какие страсти дьячиха рассказывает.